Ночью в центре Киева опасно, днём грустно: главная площадь страны обезображена. Встречаясь взглядом с лицами обитателей палаточного городка, порой инстинктивно отводишь глаза. Люди подавлены и не всегда трезвы. Они планировали стоять до выборов. Теперь говорят: «До победы!» В чём она должна заключаться — у каждого своя версия. Что дальше?
Рядом с главпочтамтом на стульчике сидит мужик в тельняшке, сжимая в левой руке автомат. Правой руки ниже локтя нет. Уровень агрессии однорукого бойца оценить сложно из-за солнцезащитных очков. Приглядываюсь к мужику, обхожу его по кругу, оценивая, можно ли с ним заговорить. С этим в последние дни у журналистов проблемы.
Майдан меняется. Ещё месяц назад я провёл ночь на боевом дежурстве вместе с бойцами четвёртой сотни, и мне есть с чем сравнивать. Людей, с которыми стоял тогда в карауле, сегодня не нашёл, зато увидел маргиналов с помятыми физиономиями. Вырос градус агрессии: теперь здесь чаще кричат, чем говорят. Общаться тяжело, приходится осторожничать. Особенно если перед тобой человек с автоматом.
Местные подозрительны и раздражительны — меня несколько раз гнали от палаток, обзывая провокатором. Но бывают и исключения.
— Здравствуйте, — подхожу к мужику с автоматом.
Он с интересом поднимает голову.
— Муляж? — киваю на оружие.
— Нет, рабочий. Это ещё со Второй мировой оружие, ППШ называется (пистолет-пулемёт Шпагина. — Фокус). Только патронов маловато. Я его и разбираю, и смазываю одной рукой. Надо будет, и стрелять смогу.
— Не боитесь, что в террористы запишут?
— Не боюсь. Да и милиции на Майдане нет. Здесь мы сами хозяева. Народ!
Нормальная речь, адекватное поведение. Ещё один важный нюанс: человек трезв. Знакомимся. Алексею 39 лет, он приехал из Луганской области, шахтёр. На Майдане живёт уже полгода.
— Что с рукой? — спрашиваю.
— 20 февраля на баррикаде осколком гранаты оторвало. Нет-нет, не свето-шумовой, а боевой! Вы что, не слышали, что в людей боевые гранаты бросали? Конечно, кто ж вам правду скажет! Я гранату отбросил, но доля секунды и — взрыв! Если бы не я, человек двадцать сгорело бы. Потому что у нас там стояло много бутылок с коктейлями Молотова.
Что в этой истории правда, что домысел — судить сложно. События тех дней мифологизируются, обрастают подробностями. Подвиги своих становятся ещё поэтичнее, жестокость врагов ещё демоничнее. В тот же день трое охранников на одном из постов рассказывали мне, как «Беркут» играл в футбол головами убитых майдановцев…
Пытаюсь сменить тему — спрашиваю о планах на будущее. Домой Алексей не собирается, инвалидом себя не чувствует, а чувствует воином, не исключает, что ещё придётся пострелять:
— Как выборы президента пройдут, мы за нашу «верховну зраду» возьмёмся. За ту, которая тупо сливает наши территории. Мы сумеем защитить страну!
В его голосе нет жалобных ноток, о своих проблемах говорит вскользь, неохотно, но то, что удаётся выудить, вплетается в грустную картину. Существует ещё одна причина, по которой домой его не тянет: нет дома, нет семьи, нет работы.
— Когда поехал на Майдан, жена обозвала дебилом и сбежала к своей маме, в Россию. Дом в Луганской области сожгли. Кто? Сепаратисты. Так что я пока здесь…
Пенсию по инвалидности Алексей не получает — бумаги не оформлены, это долгий процесс. Майдан для него сегодня всё: источник пропитания, образ жизни, самоидентификация. И Алексей не одинок.
На Москву!
Возле полевой кухни вертится мужчина лет тридцати. На ярко-жёлтой футболке медаль — «Участник Евромайдана». Узнав, что я журналист, «участник» надевает китель, перевешивает на него медаль и всем свои видом показывает, что готов к конструктивному общению. Иван Юркевич приехал из Тернопольской области. Считает, что Майдан своих целей ещё не достиг, что «надо стоять до победы».
— А что вы называете победой?
Иван смотрит на меня как на инопланетянина и, обдавая перегаром, объясняет:
— Это когда мы войдём в Москву! И наш флаг будет над Кремлём!
Его душа требует праздника и счастья для всех, в том числе для «освобождённого» русского народа:
— В Москве мы устроим фестиваль «Червона Рута»!
За несколько месяцев Майдан стал для Ивана родным домом, а вот семья распалась. Собеседник неохотно упоминает о семейных проблемах, обрисовывая ситуацию коротко: «жена на Майдан пускать не хотела». С ностальгией вспоминает о боях с «Беркутом»:
— Девчонки тогда только супу варили по 50 литров в день! Пули над головами свистели, а они пацанам есть готовили! Теперь нас никто не поддерживает, а раньше во как уважали! Нас тут на Майдане немного осталось, но будет нужно, я только свисну — и здесь сразу пятьсот человек будет! Понял?! — говорит он с вызовом, как бы давая понять, что подвёл итог беседе.
За бравадой наверняка кроются психологические проблемы. Но Иван Юркевич не похож на человека, готового решать их у психотерапевта. А жаль. На Майдане действует волонтёрская служба психологической помощи. Её офис находится в нескольких сотнях метров отсюда — на Малоподвальной. Сегодня здесь шумно. За одной из дверей сидит человек в камуфляже. Он на консультации у психолога. За другой — собрание. Волонтёры-психологи обсуждают детали создания новой организации с длинным названием: Украинская ассоциация специалистов по преодолению последствий психотравмирующих событий.
Нам удаётся попасть «на приём» к доктору. Руководитель службы, врач-психотерапевт Володымыр Погорилый проработал на Майдане примерно полгода. Но самая сложная часть его работы, похоже, только начинается. Он расслабленно сидит в кресле после напряжённой встречи и рассуждает о майдановцах, говорит с уважением:
— Эти люди выполняют важную функцию. Майдан — это катализатор протеста, способный мобилизовать людей. Его участники и сейчас пикетируют суды, Верховную Раду. Мы ведь стояли за смену системы власти. Но она не очень хочет меняться.
— Кто сейчас остался на Майдане?
— Можно говорить о двух категориях. К первой группе относятся протестующие, которые на площади с самого начала. У них нет серьёзных психологических проблем. Они остаются там, поскольку нужно, чтобы кто-то руководил процессами, не давал Майдану маргинализироваться. Часто это предприниматели. Они умеют программировать себя сами и организовывать других.
— Вторая категория?
— Люди с психологическими проблемами, — доктор делает паузу. — Их отторгает та среда, из которой они пришли на Майдан. Большинство протестующих разъехались по домам. Но некоторым вернуться к прежней жизни очень сложно.
— Почему?
— Это люди, потерявшие работу, возможно, семью, поссорившиеся с родственниками. Они многим пожертвовали для победы. А дома, например, не разделяют их позицию или обесценивают их заслуги. Ну и есть ещё фактор давления. Мужчины признавались, что жёны их часто шантажировали: не приедешь на день рождения сына, можешь больше не возвращаться…
Погорилый вдруг замолкает, но уже через секунду неожиданно задаёт вопрос:
— Вот кто обычно стоит за идею?
И сам же отвечает:
— Чаще это люди, которые могут запросто сняться с места. А кто может легко всё бросить? Те, кому нечего терять, у кого кризис. Они свободны. Помню, в январе много людей приехало с востока. Тогда запад и центр Украины нашли себя в местных майданах. А на востоке таких не появилось. Люди понимали, что ситуация обостряется, и присоединялись к борьбе в Киеве. Но есть какой-то кризис, подтолкнувший их к тому, чтобы приехать сюда, — семейная ссора или отсутствие подходящей работы. Так вот, осознанной мотивацией приезда на Майдан было желание биться за правое дело, а неосознанной — бегство от личного кризиса.
После чрезвычайных ситуаций, по словам Погорилого, трети участников обычно не требуется никакой психологической помощи, треть — нуждается в одноразовой или двухразовой консультации. А ещё 30% нужна интенсивная помощь. У них посттравматический стрессовый синдром может проявляться бессонницей, приступами агрессии, неопределёнными болями, неконтролируемыми воспоминаниями.
— Те, кто попадает в последнюю группу, и остались сейчас на Майдане. В среднем на их реабилитацию нужно 3–6 месяцев, а в тяжёлых случаях — до двух лет.
Психологи-волонтёры пытаются помочь таким участникам протеста. С каждой сотней работает свой психолог, который 2–3 раза в неделю проводит групповые и индивидуальные консультации. Правда, есть одно но.
— Мы работаем с теми, кто к нам обращается, — вздыхает Погорилый. — Однако проблема в том, что у нас не принято ходить к психологам.
Роль «полевых психологов» ещё недавно исполняли священники разных конфессий. Сегодня на площади их почти не видно. Остался один — луцкий архиерей Украинской автокефальной православной церкви владыка Иоанн. Его здесь в шутку называют «владыкой Майдана».
Старенький батюшка свою главную душепопечительскую миссию формулирует предельно просто:
— Когда люди священника видят, у них агрессии сразу меньше становится.
Он живёт на Майдане с восьмой луганской сотней, вместе с побратимами выезжает на вызовы, ходит в караул:
— Как только где драка, я сразу туда. Бывает и в два, и в три часа ночи подрываюсь. А 9 мая дежурил в парке Славы вместе с ребятами. Помню, один человек начал цепляться к ветеранам. Делал вид, что пьяный, чуть не бил стариков. Мы его — хвать! А паспорт у него российский.
Владыка-автокефал с болью воспринимает тот факт, что майдановцев со временем становится всё меньше. Священник считает, что расходиться по домам его духовным чадам время ещё не пришло.
Взрослые подростки
Было бы неверно сводить все беды майдановцев к психологическим проблемам и мировоззренческим исканиям. Большая часть их несчастий весьма материальна. У кого-то в палатке сгорели документы, кто-то, несмотря на оторванную руку, не может оформить инвалидность, но, пожалуй, главная беда — безработица. Наиболее распространённая специальность сегодняшних обитателей Майдана — разнорабочий, хотя есть и бывшие бизнесмены.
Михаил Черненко из Павлограда жалуется, что за участие в евромайдане его бизнес в Днепропетровской области — несколько маршруток — «отжали» местные правоохранители:
— В Павлограде мы тоже проводили различные акции, делали свой евромайдан. За это я и поплатился. В один прекрасный день маршрутки забрали, а меня после допроса в милиции отвезли в реанимацию. Из райотдела медики вынесли меня без сознания, а жена и ребёнок смотрели на это и не знали, живой я или нет. Думаю, выжил чудом. Как только пришёл в себя, сразу уехал на Майдан. У меня ещё рёбра были переломаны, не зажили… Не могу больше в родном городе. Побратимы помогли, устроили в здание Комитета по телерадиовещанию, где я сейчас и живу. Теперь хочу получить общежитие, и если у меня это получится, сразу заберу из Павлограда жену и ребёнка. Правда, мне это очень сложно делать без паспорта, а он сгорел, когда «Беркут» штурмовал наши палатки.
Установить достоверность этой истории сложно. Но сама проблема очевидна: пока люди вкладывали своё время и силы в протесты, они лишились работы. 40-летний Андрей Веремеенко из Черниговской области до Майдана работал за рубежом:
— Я ведь и штукатур, и учитель физкультуры, и старший куда пошлют. До Майдана красил дома в Норвегии. У меня был открыт «шенген» до марта этого года, и я уже имел право открывать следующую, рабочую визу. Но от этого пришлось отказаться.
Андрей не исключает, что после выборов президента пойдёт в добровольцы: «Давно пора погонять «зелёных человечков».
Однако воинская карьера не для всех. В Нацгвардии, например, жёсткий отсев. Кто-то не подходит по возрасту, кто-то по здоровью, кто-то ранее судим. Впрочем, нельзя сказать, что общество оставило майдановцев один на один с безработицей. В марте этого года волонтёры создали Центр занятости свободных людей. Инициатором выступила Наталья Швайковская. Она вспоминает:
— Был конец февраля. В те дни мне довелось пообщаться с одним из наших бойцов. Он получил серьёзную травму и нуждался в медицинской помощи, но упорно отказывался ложиться в больницу. Объяснял, что у него нет возможности лежать четыре месяца, ведь надо на что-то жить. Меня это очень впечатлило.
Швайковская описала проблему в Фейсбуке. Ей начали отвечать рекрутеры и коучи, готовые помочь. Сначала их собралось 12 человек. Так появилась волонтёрская группа, ставшая по сути бесплатным рекрутинговым агентством.
— Некоторые даже не знали и слова такого — «рекрутер», переспрашивали: «Вы репортёры»? Поэтому мы называли себя адвокатами на рынке труда. Так было понятнее.
К волонтёрам обращались охранники, строители от разнорабочих до инженеров — таких было около половины. А ещё — офисные сотрудники, повара, водители и даже такие узкие специалисты, как, например, сметчики и геодезисты.
— Сложно было искать им работу?
— По-разному. Сейчас непростая экономическая ситуация и с работой всем сложно. Сначала к нам пошёл поток людей. Правда, часть из них отсеялась. Мы ведь не волшебники и не давали гарантии, что обеспечим всех работой. Но некоторые исчезали, когда понимали, что придётся ходить на встречи с рекрутерами. И вот в этом как раз и оказалась главная загвоздка: люди говорят, что им нужна помощь, но на деле не хотят прилагать усилия и проявлять инициативу.
Рекрутеры-общественники столкнулись с теми же сложностями, что и психологи: помочь можно тому, кто сам проявит инициативу. Подойдёт к психотерапевту или хотя бы не испугается встречи с потенциальным работодателем. Но тут парадокс: личности целеустремлённые, способные проявить инициативу, представляют собой как раз наименее проблемную категорию майдановцев и в помощи зачастую не нуждаются.
«Однако на Майдане есть, условно говоря, и «подростки» разных возрастов, — объясняет психотерапевт Володымыр Погорилый. — Им нужно озвучивать задачу, давать чёткий алгоритм решения, и тогда они всё сделают правильно».
Так бывает: герои, проявившие чудеса пассионарности в военное время, в мирной жизни не находят себе места.
А поговорить
Эмоциональная атмосфера на Майдане сложная, с оттенком обиды. В первую очередь на политиков. Говорить об однозначной поддержке кого-то из кандидатов в президенты среди жителей палаточного лагеря не приходится, даже если речь идёт о таком влиятельном полевом командире, как Дмитрий Ярош. Разговор с революционерами о политиках сводится к фразе: «Украину продают».
Стоять до победы. Тернопольчанин Иван Юркевич считает, что Майдан победит тогда, когда наши хлопцы водрузят украинский флаг над Кремлём
Старейшина. Казацкому старейшине Иосифу Мыгалю 76 лет, но он крепок и владеет саблей. Холодное оружие у него не бутафорное
Легендарный сотник Володя (Владимир Парасюк. — Фокус), в феврале этого года поставивший ультиматум Виктору Януковичу, сейчас на востоке, служит в полку Национальной защиты Днепропетровской области, однако настроения побратимов на Майдане ему понятны. «Конечно, там есть много проблем. И ответственность за это лежит в том числе на политиках, — говорит Парасюк. — Юлию Тимошенко выпустил на свободу народ, и очень жаль, что она только раз побывала на Майдане. А её портрет на ёлке провисел всю революцию. Во время Майдана Яценюк, Кличко, Турчинов, Тягнибок по десять раз в день появлялись на площади. А сейчас никто не приходит. Но, может, стоит прийти и поговорить с людьми, спросить, чего они хотят? Нужно говорить неделю — говорите неделю, нужно говорить год — говорите год, нужно два — говорите два».
Вчерашние герои чувствуют себя ненужными. «Я бы не сказала, что Майдан никому не нужен, — рассуждает директор Фонда «Демократические инициативы» социолог Ирина Бекешкина. — Его побаиваются, хотя он уже и не такой грозный. Людей там меньше, но их хватит на то, чтобы захватить Верховную Раду или Администрацию президента. Майдановцы по-прежнему воспринимают себя как форму давления на власть. В известной мере так оно и есть».
Однако революционный палаточный город быстро меняется, и эти перемены не к лучшему. Социолог констатирует: «Майдан качественно преобразился. Если посмотреть на наши прежние исследования, то образовательный уровень участников протестов был выше, чем в среднем по стране. В значительной части это был протест среднего класса. Сейчас уже очевидно, что образовательный уровень Майдана ниже. Там остались люди, которым нечего терять. Раньше на Майдане было 15% безработных. Сейчас, подозреваю, их доля выше». Но это не значит, что они все маргиналы, подчёркивает Бекешкина. Хотя маргиналы там были всегда, просто сейчас, когда количество уличных революционеров снизилось, их стало лучше видно.
«Нельзя всех на Майдане относить к числу маргиналов и отбросов, — предостерегает сотник Володя. — Поверьте, когда нужно было воевать, они первыми ложились под пули. Не надо их судить». Но что-то делать всё же нужно. Уже сейчас очевидно, что усилий волонтёров недостаточно, чтобы решить социальные проблемы майдановцев. Александр Стародубцев, один из организаторов Открытого университета, вынашивает план создания на главной площади Киева обучающей площадки для молодёжи. При этом сам революционный лагерь он предлагает уменьшить в размерах, но сохранить. Ирина Бекешкина тоже не исключает, что революционный городок сохранится, но уменьшится в размерах (аналоги существуют, например, поселение в Копенгагене — Христиания). Ну и наконец, на государственном уровне рассматривается вопрос о создании мемориального комплекса.
Владыка Майдана. Архиерей Украинской православной автокефальной церкви Иоанн живёт в палаточном городке — ходит в караул, разнимает драчунов и выполняет роль «полевого психолога»
Боевая подруга. 17-летняя Лена Утченко отвоевала в женской сотне, но и сегодня приходит на Майдан после занятий в колледже. Говорит, что сейчас ребята уже не такие дружные.
Герой Севастополя. 59-летний Анатолий Декин из Севастополя не может вернуться домой из-за оккупации
Возможно, со временем появится целевая госпрограмма, включающая не только возведение памятников, но и решение социальных вопросов майдановцев. Только когда это произойдёт? Может быть, через месяц, может быть, через год. А всё это время неподалёку от главпочтамта будет сидеть шахтёр Лёша, сжимая автомат в левой, единственной руке. Ему некуда идти.
Дмитрий Синяк, Елена Струк, Фокус
