90 лет назад увидела свет наделавшая много шуму повесть Александра Куприна «Яма», посвященная злачным местам Киева. Писатель прекрасно разбирался в ночной жизни города конца позапрошлого века. Но когда писал свою «Яму», где затрагивал и тему ее предыстории, почему-то не нашел времени полистать старые городские газеты. Действительность же, как это часто случается, была и печальней, и курьезней писательского воображения…
Расцвет Ямы начался с громкого киевского скандала.
Когда-то вблизи Ямской улицы в Киеве (она существует и сейчас, ведя от Байкового кладбища к центральному автовокзалу) располагалось поселение казенных и вольных ямщиков, занимавшихся извозом, — так называемая Ямская слобода или Ямки. За ними и во время Куприна «осталась темная слава как о месте развеселом, пьяном, драчливом и в ночную пору небезопасном». Как и когда это «развеселое поселение» превратилось в район официальных домов терпимости, устное предание умалчивало. И поэтому писатель предполагал, что это произошло стихийно, как бы само собой.
Расцвет Ямы начался с громкого киевского скандала. В один из публичных домов на улице Эспланадной, почти в центре города, частенько наведывался киевский гражданский губернатор Гудыма-Левкович. Майским вечером 1885 года он навестил полюбившееся ему «заведение» и, к ужасу его «барышень», скоропостижно скончался в объятиях одной из искусных мастериц своего дела. По городу тут же поползли самые неблагоприятные для губернского начальства слухи. Потрясенная пресса молчала. Перепуганная губернская администрация сделала к тому же большую глупость: чтобы сохранить видимость приличия, приказала воспитанницам аристократического женского пансиона графини Левашовой присутствовать на похоронах своего блудолюбивого патрона.
Возбуждение умов в городе усилилось. Разъяренный стечением этих нелепых и удивительно безобразных обстоятельств вспыльчивый генерал-губернатор Киева Дрентельн приказал немедленно истребить все гнезда разврата, а их обитательниц выслать на окраину. Но куда перевести дома терпимости, никто не знал. Тогда вся проституция сосредоточилась на парной стороне Крещатика, от угла Прорезной до Думской площади. Порядочная женщина могла ходить там только с мужем, если же барышня гуляла одна, это означало, что она — проститутка. И тут на выручку начальству подоспели… жители Ямской улицы, которые решили, что ничего страшного не произойдет, если притоны вновь вернутся на прежнее место и принесут с собою немалые барыши хозяевам арендуемых под них усадьб. Так появилось знаменитое письмо обитателей Ямы, где — впервые в истории Киева — сами жители просили поместить на их улице городские дома терпимости!
В ироническом пересказе редакции «Киевлянина» письмо выглядело так: «На днях от жителей Ямской улицы Лыбедского участка поступило к и.д. губернатора прошение приблизительно следующего содержания: «Так как вы будете в затруднении, куда перевести дома терпимости с Эспланадной улицы, а по закону они должны быть на окраине города, то посему мы, жители Ямской улицы, заявляем, что наша улица вполне подходит под дома терпимости. Переселите их к нам, и наше благосостояние этим улучшится, потому что под такие дома квартиры идут дороже. Мы же теперь не имеем никаких доходов, а налоги и городские потребности уплачиваются нами наравне с жителями центральной части Киева».
Здесь было над чем посмеяться. Но многие жители Ямской, действительно, обогатились за счет проституток. А сама улица со временем преобразилась, похорошела, обстроилась красивыми домами. У нее был такой ухоженный, нарядный вид, будто здесь царил вечный праздник. В этот новый центр ночной жизни Киева каждый вечер (за исключением трех последних дней Страстной недели и кануна Благовещения) стекались со всего города тысячи мужчин! И четыре сотни проституток, населявших 30 с лишком домов, встречали их с вином и музыкой как «гостей», создавая иллюзию веселья и шумного наслажденья жизнью.
Видевший Яму в период ее расцвета Александр Куприн писал о ней так: «На улице точно праздник — Пасха: все окна ярко освещены, веселая музыка скрипок и роялей доносится сквозь стекла, беспрерывно подъезжают и уезжают извозчики. Во всех домах двери открыты настежь, и сквозь них видны с улицы: крутая лестница и узкий коридор вверху, и белое сверкание многогранного рефлектора лампы, и зеленые стены сеней, расписанные швейцарскими пейзажами… »
Публичные дома Ямы разделялись на три категории: дорогие — «трехрублевые», средней руки — «двухрублевые» и самого дешевого пошиба — «рублевые». Различия между ними были большие. Если в дорогих домах стояла позолоченная белая мебель, зеркала в изысканных рамах, имелись кабинеты с коврами и диванами, то в «рублевых» заведениях было грязно и скудно, и сбитые сенники на кроватях кое-как прикрывались рваными простынями и дырявыми одеялами.
Девушки растлевались сотнями
Платный разврат стал символом новых для Киева буржуазных отношений, вызывавших негодование горстки киевлян. Возмущался Николай Лесков, старые либералы и молодые демократы, особенно социалисты. Но основная масса горожан явно получала удовольствие от услуг Ямы.
Ежегодно растлевались сотни девушек, и охота на них приобретала массовый характер. Обычно «барышни» могли «прослужить» в притоне, не заболев «дурной болезнью», два-три года, не больше. Пополнение поступало в основном из села, из числа девочек и девушек, которые искали в городе работу.
Попав в трудное положение или оказавшись на улице без знакомств, связей и средств к существованию, юные крестьянки легко принимали сомнительные предложения темных дельцов, суливших им «хорошие места» и большие заработки. Впрочем, в сети этих людоловов попадались не только наивные «селянки», но и образованные горожанки. Основной прием охотников на девушек заключался в том, чтобы вырвать жертву из ее среды, перенести в незнакомую обстановку и, поставив в безвыходное положение, принудить к позорному ремеслу.
Этот нехитрый план срабатывал почти безотказно. «Киевлянин» сообщал о таком случае: «Некая г-жа Марья Ал-на, открывшая давно уже притон тайного разврата, отправилась на днях в Одессу, где пригласила к себе в качестве бонны молодую девушку К. Не зная замыслов этой дамы, К. приехала в Киев, но в доме своей госпожи не нашла обещанного места, а взамен звания бонны ей было предложено «промышлять». Несколько дней К. держали взаперти, не давая ей возможности заявить о своем положении, и только благодаря случайности полиции удалось раскрыть это дело».
В городе появились специалисты по оптовой торговле женским телом, занимавшихся вербовкой проституток и их перепродажей из одного дома терпимости в другой. Более крупные дельцы обслуживали одновременно десятки городов. В 1880-х годах Киев стал перевалочным пунктом торговли живым товаром, переправляемым из Галиции в Польшу, в гаремы и притоны Турции.
«Главарем организации, — писала газета «Рада» в 1909 году, — считают одного киевского домовладельца, который до того, как поселиться в Киеве, содержал дом терпимости в одном большом городе. Собрав таким образом большие деньги, он купил в Киеве дом и снова принялся за прибыльный промысел, поставляя во всякие сомнительные заведения девушек… В организации состоит еще немало таких субъектов, которые живут не только в Киеве, но и в других городах, не исключая Константинополь».
Так что киевский легальный разврат стал той почвой, на которой взростали первые мафиозные структуры Киева… Но «заведения» Ямской никогда не подвергались гонениям властей. Хотя читавшие Куприна до сих пор считают, что Яма исчезла после того, как местная администрация «в один прекрасный день взяла и разорила дотла старинное, насиженное, ею же созданное гнездо узаконенной проституции, разметав его остатки по больницам и тюрьмам старого города». «Теперь, — пишет писатель, — вместо буйных Ямков осталась мирная, будничная окраина, в которой живут огородники, канатники, татары, свиноводы и мясники с ближайших боен».
«Быструю и скандальную гибель» Ямы Куприн… выдумал, не найдя другого эффектного финала для своей повести. На самом же деле никто ее не «разорял», и сама она никуда не «исчезала». Не выдержав конкуренции с другими притонами, появившимися во множестве по всему Киеву после революции
Дорогие кокетки приезжали в Киев «на гастроли» из Парижа и Вены.
«Однажды, — пишет Вертинский, — Жорж Зенченко (староста статистов Соловцовского театра) повел меня на Ямскую улицу, где были расположены дома терпимости … Открыла нам дверь хозяйка, старая, рыжая, рыхлая, с огромным животом, с глубокими бороздами на лице, наштукатуренная до того, что с лица сыпалась пудра.
… За фортепиано сидел тапер, слепой старик с исступленным лицом и мертвыми костяшками пальцев, скрюченных подагрой, играл какой-то «макабр». А на диване вокруг него сидели девицы. У них были неподвижные лица-маски, точно все на свете уже перестало их интересовать. Они распространяли вокруг едкий запах земляничного мыла и дешевой пудры «Лебяжий пух».
Хозяйка, по видимому, благоволила к Жоржу, потому что начала суетиться, сюсюкать и кокетничать… Меня передернуло от отвращения. Тапер между тем заиграл блатную песню «Клавиши» и завопил диким голосом:
Ну, так пойте же, клавиши, пойте! А вы, звуки, летите быстрей! И вы Богу страничку откройте этой жизни проклятой моей!
Мне это совершенно не понравилось. Я весь дрожал от омерзения и жалости к этим людям. Я стал умолять Жоржа:
— Уйдем отсюда! Ради Бога! Мне дурно!
Хозяйка гневно нахмурила брови. По-видимому она боялась, что я уведу гостя.
— Эх, господин гимназист, — укоризненно сказала она, — как вам не стыдно! Вы же не мужчина! Вы какая-то… сопля на заборе!
Жорж расхохотался. А я растерянно вышел на улицу и поплелся домой».
В начале прошлого века киевские власти уже утратили контроль за проституцией и она расползлась по всему городу. Из Петербурга, Москвы, Варшавы и даже Парижа и Вены начали заезжать в Киев на «гастроли» дорогие кокотки. Одно время стало модно наведываться в секретные заведения с полушелковыми проститутками. Они располагались в центре под вывеской врача-дантиста или модной мастерской. «Гостей» принимали здесь гимназистки, курсистки, девушки из хороших домов.
«На каждом перекрестке, — вспоминал современник, — открывались ежедневно «фиалочные заведения», в каждом из которых под видом продажи кваса торговали собою тут же рядом, за перегородкой из шалевок по две, по три старых девки».
Чтобы создать видимость порядка, полиция устраивала облавы на проституток, промышлявших на Крещатике, Фундуклеевской, Прорезной и других центральных улицах. Но остановить расползание проституции по Киеву такие меры не могли. Казалось, сам город постепенно превращался в огромный публичный дом. Дело доходило до того, что под позорный промысел отводились целые кварталы. «По той стороне, где четные номера, — вспоминал мемуарист, — от угла Прорезной до Думской площади порядочная женщина могла идти только с мужчиной, если же прохаживалась одна — значит проститутка. Этот закон особенно начал действовать после революции 1905 года».
В этих условиях Ямская улица потеряла свое прежнее значение легализованного и четко очерченного властями центра городского разврата. И, в конце концов, сами же ямские домовладельцы, разбогатевшие на сомнительном промысле, потребовали… закрыть оставшиеся здесь грязные притоны, а саму опозоренную улицу — переименовать! Предлагали назвать ее именем поэта Василия Жуковского, некогда приезжавшего с наследником престола в Киев.
На переименование улицы городская Дума согласилась легко. Но светлое имя поэта марать не пожелала. И, памятуя позорное поведение ямчан в 1885 году, пожаловала их улице ненавистное для каждого киевлянина имя Батыя. Какое-то время она и называлась Батыевской улицей…
100 лет назад Киев был столицей проституции
Последнее десятилетие ХІХ века в Киеве было периодом строительной лихорадки. В город прибыло огромное количество мужской рабочей силы, и за ними потянулись сотни девушек из Одессы, Петербурга, Москвы, Вены и даже Парижа для удовлетворения мужчин самых разных возрастов и социального положения. Куприн в своем известном произведении «Яма» так описывал этот период: «И вся эта шумная чужая шайка, опьяненная чувственной красотой старинного города, — эти сотни тысяч разгульных зверей в образе мужчин всей своей массовой волей кричали: «Женщину!». На каждом перекрестке открывались ежедневно «фиалочные заведения» — маленькие дощатые балаганчики, в каждом из которых под видом продажи кваса торговали собою тут же рядом, за перегородкой, по две, по три старых девки».
То время было довольно лояльным к барышням, зарабатывающим на жизнь продажей своего тела. Проституция была объявлена «терпимою» (отсюда и название борделей — «дома терпимости»), т.е. дозволенной в строго регламентированных формах. Продажные девки должны были жить в специальных заведениях, устроенных на немецкий манер, и именоваться «барышнями». Девушки находились под присмотром «мамаш» — содержательниц притонов и принимали своих «гостей» в общей зале, куда те заходили как в кафе.
Открыто зазывать прохожих в публичные дома строго воспрещалось, именно поэтому над подобными заведениями вешали красные фонари. Полученные от клиентов деньги барышни отдавали хозяйкам в обмен на марки. В конце каждого месяца марки снова обменивались на дензнаки, причем «мамочка» удерживала за содержание (комната в пансионе, питание, прислуга, «спецодежда» и т.п.) основную часть дохода, выплачивая на руки лишь жалкие крохи, — проститутки жили в вечных долгах. Именно поэтому многие внешне привлекательные ночные бабочки предпочитали работать самостоятельно, а не попадать в кабалу к ненасытным бандершам.
О подольской «мамаше» по кличке Камбала, бывшей проститутке, известной необузданным характером и зверским отношением к работавшим на нее девушкам, ходят легенды по сей день. За час отдыха в публичном доме тогдашние клиенты платили
Маскировались продажные девки по-разному. Скажем, дома свиданий так называемых «полушелковых» проституток прикрывались вывесками врачей, нотариусов, акушерок, различных мастерских и магазинов, поэтому они принимали клиентов днем, в рабочее время. Впрочем, так же как и работницы «минерашек», тех самых балаганчиков, о которых столь нелицеприятно писал Куприн. В магазине с вывеской «Искусственные минеральные воды» на Ямской, за перегородкой, отделяющей бордель от распивочной, на грязных постелях бывшие батрачки отдавались солдатам, матросам, гимназистам и кадетам всего за 50 копеек.
Немногим больше зарабатывали за один «сеанс» и «дамы от буфета» — проститутки, промышляющие в кафешантанах при содействии (не безвозмездном, разумеется) буфетчиков. Начало знакомства с кутилой было обычно трафаретное: «Угостите пивом — так хочется пить!». Всеми силами девушка старалась понравиться «поклоннику» и перенести кутеж в «кабинет» — если дело выгорает, то и она сама, и буфетчик остаются не в накладе.
«Сливочный» слой киевских проституток конца ХІХ — начала ХХ века — это «дамы с девочками». Это проститутки, маскировавшиеся под порядочных женщин, использовавшие для прикрытия хорошенькую девочку под видом дочки. Разумеется, ребенка брали «напрокат» для прогулок в людных местах, посещения кафе и др. Военная хитрость срабатывала стопроцентно: охотников завести интрижку с красивой замужней дамой было куда больше, нежели платить за ласки навязчивой проститутки. Вечером дама с девочкой переквалифицировалась в интересную, загадочную вдову, которая скорбит по своему усопшему мужу. Этот образ знаком всем: «Всегда без спутников, одна, дыша духами и туманами, она садится у окна.
И шляпа с траурными перьями, и в кольцах узкая рука». Мрачный креп, густая вуаль, спущенная на лицо, придают ей строгий, неприступный вид, который притягивает к себе искателей острых ощущений. А утром «вдовушка» в шелковых панталончиках с шитьем, сладко потягиваясь, брала с туалетного столика несколько десятирублевых банкнот и забывала навсегда имя вчерашнего воздыхателя. Вечером же ее снова видели уже в другом парке или дорогом ресторане с респектабельном поклонником в костюме-тройке, которому она рассказывала уже новую «скорбную» историю. Разумеется, это были незаурядные, в какой-то мере талантливые дамы.
Ловеласом слыл и сам генерал-губернатор Дмитрий Бибиков. Любовница Бибикова оказалась самой удачливой кокоткой Киева, которая за год из скромной бесприданницы превратилась в графиню с несметными владениями. Выйдя замуж не без покровительства генерал-губернатора за графа Потоцкого и получив причитающиеся ей согласно брачному контракту деньжищи, она посредством всесильного любовника упекает помещика в Сибирь. Сама же поселяется на аристократической Липской, ведя привычный образ жизни дамы полусвета. Ее рысаки и экипажи, бархат и кружева, бриллианты и изумруды в сочетании с необыкновенной красотой и молодостью всем кружили головы. Разумеется, для уже немолодого Бибикова двери ее роскошного дома были открыты в любое время суток.
ДОКУМЕНТАЛЬНО
Из письма управляющего округа директору 5-й киевской мужской гимназии: «Имею честь сообщить Вашему Превосходительству, что 6 сего июля мною получено следующее сообщение о поведении на улицах и в скверах г. Киева учащихся: «Посмотрели бы Вы, что Ваши гимназисты проделывают у Вас под самым носом в Николаевском парке с проститутками в
КСТАТИ
В богатых киевских домах терпимости кроме хозяйки были еще экономка, кухарка, дворник, швейцар, горничные и пианисты-таперы. Там охотно выступали цыгане, профессиональные певицы и танцовщицы; «барышни» были одеты в роскошные платья, а клиентов обслуживали во французском шелковом белье. Светская беседа была обязательным «приложением» к истинной цели визита мужчины. Девушки проходили обязательный медосмотр раз в месяц.
В 20—30 годы прошлого века как таковых публичных домов уже не было, но девушки орудовали на панелях. В то время по правым сторонам Крещатика и бульвара Шевченко проститутки стояли просто таки в огромных количествах. Опознавательный знак — ярко накрашенные губы для пущей очевидности — красная лента на лодыжке левой ноги.
Во время немецкой оккупации Киева у проституции открылось второе дыхание. Анатолий Кузнецов в романе «Бабий Яр» писал: «Вот настоящее бл… ство у них во Дворце пионеров — «Дойчес хауз», публичный дом первого класса. На Саксаганского, 72, тоже мощный бардак. А по тротуарам Подола прогуливались немецкие солдаты, обнимая местных проституток.»
